В свое время открытые просторы Чебоксарского водохранилища были для нас раздольем из раздолий, хотя и ветра приходили сюда, в вымороженную ледовую пустыню, вольно и порой свирепо. Ледяные до пронзительной стыни, они знобили тело и под овчинным полушубком с накидкой из плаща ОЗК. Случалось, что приносили волжские ветра крутящиеся вихри-метели, и тогда вставали вокруг нас непроницаемые для взора белые стены из падающего тяжелого снега.
Но было и так, что замирали волжские просторы, искрясь от солнца и млея в теплой тихой оттепели... Тогда Волга нередко щедро отдаривалась толстобрюхими щуками и клыкастыми судаками, пойманными как на жерлицы, так и на блесны. Почти рядом, на перепадах с десятиметровых глубин на пять-шесть метров можно было попасть на клев леща и сороги.
Со временем, когда упали сгнившие леса, рыба куда-то переместилась, и в поисках ее ушли и мы, забираясь все дальше в протоки островов архипелага. Здесь вернулась ловля щуки, нередко более удачная, чем у фарватера, брали окунь, сорога, но поймать по льду судака стало почти невозможно, как и не было в этих местах крупного леща и настоящей литой волжской сороги. Но здесь, в протоках, гораздо тише, чем на "открытой" Волге и по-своему волшебно-уютно среди заснеженных лесистых островов, где бродят остроухие лисицы, чертят цепочки следов-звездочек пугливые беляки. А когда-то и щерились белозубо из чащобников волки, поначалу заглядывающие в эти тогда не очень людные места. И над всей этой неторопливой лесной и одновременно ледовой жизнью кружат черные вороны; каркают, завистливо глядя с сухостоин, вороны-ворюги, случалось, потрошащие рюкзаки беспечных рыболовов, склонивших буйные головы от мягкого хмеля, а то и тяжелого "бодуна-головогрыза"... Хорошо, если только он сидел на ящике, где бутылка обнималась с сальцом-шпиком. Тут не достать...
Ночами билось живое пламя в буржуйках протопленных землянок, и тогда весь этот тесный мир был уютен и обособлен, словно бы другой, окружающий мир, не существовал... Это может понять только тот, кто был здесь.
Но однажды нам надоела эта неторопливая жизнь, пусть и с удачной, но в общем-то однообразной рыбалкой, и мы – сын Иван, товарищ постоянный Пашка и я – решили все поменять, отрицая мудрый закон: от добра добра не ищут… Мы решили вернуться на Волгу: вспомнить, проверить ее быстро меняющуюся жизнь со злыми ветрами и падающими за горизонтом золотыми закатами. В самой широкой части этого раздолья в пасмурную погоду просто не виден противоположный берег.
Поскольку ночевать предполагалось на открытом всем ветрам льду, а со мной был сын, то надо было продумать вариант более или менее комфортного ночлега.
Когда-то, после армии только, я просто уходил с последнего автобуса в ночь, и при свете Луны и Козьмодемьянска делал простейший навес из ломаных липок (благо лес еще стоял), обтягивал его полиэтиленом и разводил прямо на льду костер, а под навесом делал лежанку из тех же липок. Относительно сносно можно было поспать с часок, пока костер не провалится в промоину, а потом, разогревшись в ломании сухих стволов, торчащих изо льда, и повыв на Луну, снова завалиться на лежанку рядом с "нарощенным" над ледовой воронкой костром и пряча нос от дыма. Если ветер был сильный, то дым обязательно задувало под навес по законам физики ли, подлости ли?.. Но градусов до двадцати мороза в таком "фигваме" можно было выдержать, поскольку вместе с дымом под навес приходило и тепло. Зато наградой был утренний щучий жор с чередованием более редких судаковых хваток. А если не спать ночь, то можно было и налима тут же половить на лесных полянках... Если только леску на жерлицах укоротить, захлестнув за катушку. Иначе ночь превратилась бы в акт мазохизма, состоящего из обрезания лесок жерлиц с последующим непрерывным ремонтом снастей, поскольку в этом лесу у налима под каждой корягой дом.
Сейчас подобный русский экстрим не годился. Но был уже опробованный на малой реке вариант. Пригодилась брезентовая палатка (хорошо, что не выбросили или не пустили на полотно-брезентуху). Новую из современных материалов вряд ли бы стали резать и обшивать несгораемыми материалами под трубу печки.
Наш поезд, состоящий из трех санок с рюкзаками, отправился в путь еще потемну. В сумерках далеко впереди едва чернеют острова с кромкой леса. Перевалив через первый, входим в протоки, а там уже виден и последний остров. Ладно, еще тропа пробитая вьется к нему, где полно землянок и днюют-ночуют рыболовы. Сейчас их, правда, поменьше становится, как и рыбы...
Тропа тропой, но слышу сзади тяжелое Ванькино дыхание, а затем: "Пап, отдохнем минуток пять?.."
У меня все вроде бы направлено туда, к цели, к широкому плато Волги, но я понимаю сына. Ему все это еще вновь, да и расстояние здесь километров за восемь растянется, если не больше. Это только кажется, что рядом да легко на бумаге получается. Минут десять сидим на санках, пьем чай с лимоном, а затем – вперед!
Вот мы и на месте. Острова сзади, а далеко справа темнеет на высоком берегу Козьмодемьянск. Пробурив лунку, меряю отцепом глубину. Три с половиной метра. Коса...
– Ну, чего, мужики, проверяем?
–Давай! – торопится сын. – А ты мне удочку взял?
– Взял-взял...
Садимся рядком и сосредоточенно трясем кивками. Есть!.. И вытаскиваю сопливого ерша. Это посреди Волги-то...
– Клюет!.. – сын в восторге и тоже вытаскивает колючего.
Тут и Паша обрыбился... Тем же...
– Пошли отсюда! – раздражаюсь.
– Так клюет же! – взмаливается сын, выдергивая очередного соплястика.
– Ну, оставайся, а мы тут рядом проверим.
Сын кивает и продолжает с увлечением таскать колючеперую шелуху. Мы с Пашей переходим метров за пятьдесят ближе к фарватеру. Здесь тоже неглубоко, метра четыре. Но в первых же лунках кивки стала приподнимать некрупная сорога, реже – густера. Тут и Ванька подбежал, и стали мы в компании весело дергать серебристую мелочевку, пока я не взглянул на часы. Ого!.. Пора и жерлицы выставлять, тем более и живец есть.
Переместившись еще ближе к фарватеру, дырявлю лед лунками в поисках бровки-ската на глубину. Наконец нахожу место с глубиной в шесть метров, а пробуришь рядом – сразу на восемь идет скат и десять метров. Самое место…
Выставив десяток жерлиц, иду обратно. Мы решаем вначале подготовить жилье, поскольку день еще короток – не заметишь, как и ночь подоспеет. Для этого нам приходится возвращаться к островам. Оттуда мы волочим на санках связки тонких сухих березок, липняка, осинок, ольхи, то есть более или менее ломких деревьев. Вскоре неподалеку от лунок, где весело теребила насадку мелочь, разбиваем нашу палатку-раритет. Сейчас такие можно встретить только где-нибудь в прокате. Закрепляем ее металлическими штырями, вбитыми в лед. У входа устанавливаем маленькую печку. Она сварная, но довольно легкая, с вкручивающимися в дно ножками. Дальнюю от входа часть жилища занимают сплошные нары из жердей. Эту схему я взял с устройства некоторых землянок, как самую, на мой взгляд, простую и удобную. Здесь можно и четверым лечь, а то и пятерым, если боком... Все... Осталось только напилить дровишек маленькой ножовкой, натопить печку, застегнуться в спальники и – отбой... Но еще рано.
Пока мы ходили к островам, кто-то уже интересовался нашими сорожками-живцами. Два флажка были подняты. Но живцы были на месте и даже не поцарапаны. Все ясно. Где-то рядом крутится стайка мелких судачков или бершей. Цепляю на блесенку тюльку и хожу по заранее заготовленным лункам. На одной из них – тук!.. Есть!.. Небольшой бершик оказался на льду. Но тут приходится бросать удильник и бежать к жерлице. Алеет флажок одной из них, и видно, как быстро вращается катушка. Выждав паузу, подсекаю и чувствую живую тяжесть. После нескольких осторожных подводов ко льду беру без багра щучку килограмма на два с половиной. А ко мне уже бежит Ванька, путаясь в полах камуфляжного плаща.
– Ура-a! Поймали!..
Обычно в таких случаях кажется, что дело пошло... Но до вечера мы лишь уныло ловили все таких же сорожек и густерок.
Удивительное дело – палатка. Островок живого тепла посреди ледяной нежити. Летят искры из трубы в черное звездное небо, гудит печка, и кажется, что светится в темноте большой китайский фонарик. Огонек свечи едва пробивается сквозь брезент. Неподалеку трещит костерок, где мы готовим суп и кипятим чай. Можно было и на печке варить, но здесь, в пронзительной свежести ночи и под высокими звездами, как-то по-особенному необычно. Мигают огоньки дальних деревень, и видно зарево не спящего еще Козьмодемьянска.
Утром идем к жерлицам. Три флажка подняты... Старая память подсказывает – судак, тот самый, ранний, килограмма на четыре… Но время уже не то. На двух жерлицах лишь сбиты живцы, а с третьей мы сняли еще одну самозасекшуюся щучку. Больше хваток не было...
Но выручила старая снасть – донка. И даже к лучшему, поскольку, пробурив на глубине лунки и сев рядышком, мы были вместе, вместе же пили чай, слушали приемник и смотрели на гибкие кивки, дрожащие от течения. Время от времени кивок сгибался, и на леске тяжело ходила упористая на течении густера. Изредка попадались подлещики, но не те лещи за два килограмма, которых раньше если и поймаешь, то никак не протиснешь в лунку. Нет, эти были не тяжелее полукилограмма, но все равно приходила светлая радость от этой немудреной ловли и разгоравшегося уже яркого утра на рукотворном море, скованном льдом...
Свежие комментарии