Лет мне тогда было поменьше, чем сейчас, только с армии пришел. И глухие безлюдья тогда не избегал, а скорее - приветствовал.
Хорошо было мне одному вдали от городской суеты, идеологического маразма и торопливой меркантильности. Чтобы встречать одинокие рассветы на тихом озере в легкой тоске, граничащей с восторгом. Уходить теплой тропой в падающий закат, в запахи живицы и багульника, в гул сосновых боров и тишину черных междюнных озер. Просыпаться ночью в тревожное полнолуние под пристальным взглядом Селены, пришедшей из темных дней Гекаты. Наблюдать в ослепительном инферно обнаженных ведьм на шабаше. А то и Маргарита, сподвижница Мастера, спустится по лунной дорожке в лукавой наготе и ведмячьей раскосости. Подмигнет эротически и... пошлет подальше самой что ни на есть площадной бранью.
Словом, чего только не случается, когда бываешь один в лесу или в ледовой пустыне водохранилища несколько дней и ночей. А на льду ночевать тоже приходилось, чтобы не месить многие километры сырого снега к ночлегу и обратно. К тому же ночью, случалось, попадался на щучьи жерлицы налим, если опустить живцов на дно, а едва зарумянится рассвет, судак начинал поднимать флажки, да все тяжело-литой - за четыре с лишком кило. После судаков уже щуки выходили, хватая с веселой злостью живцов-сорожек и раскручивая со свистом катушки жерлиц.
В этот яркий и тихий день я открывал для себя новые места. На открытой Волге-водохранилище постепенно исчезли затопленные дубовые и березовые рощи, сгнившие на корню или спиленные по уровню льда. Крупный хищник, придерживающийся ямных коряжников, куда-то ушел. Ушел и я с привычных и щедрых на рыбу волжских плато, пусть и выдуваемых насквозь ледяными ветрами.
Меня давно манили лесистые острова, за которыми скрывались широкие и узкие протоки. И вот я уже здесь. Ослепительно белая протока безлюдна и непорочно чиста, без единой лунки. Это как раз для меня. Пробурив пару лунок у сухого дуба, вмороженного в лед, опускаю белую "капельку" с полукольцом мотыля.
Едва мормышка начала опускаться ко дну, кивок вдруг замер и выгнулся вверх... "Тук!" - отдалось в руке. В полводы начала брать мелкая и средняя сорожка-плотва. Затем поклевки последовали уже у дна, а потом прекратились вовсе. Что-то произошло там, подо льдом. Но теперь у меня уже достаточно много шустрых и сильных живцов, блестевших темным серебром. Пора выставлять жерлицы.
Только я начал опускать живца на тройнике в лунку, как последовал сильный толчок, и рука сама поддернулась кверху, повинуясь инстинкту щукаря-добытчика. Есть! На леске упруго и властно осаживалась какая-то рыбина. Она была столь упорна, что пришлось отпускать леску под ее яростным напором. Вскоре на льду забилась щука, желтобрюхая и яркоглазая, с алыми, как у сороги, плавниками...
День прошел в ловле плотвы-сорожки, нередко - с рукавицу размером. Попадались и мерные окуни. Но парадным выходом были щучьи подъемы. На белой чистой протоке вдруг "загорался" флажок жерлицы и трепетал на ветру. Этот простой вскид кусочка алой ткани был необъяснимо завораживающим. Он словно связывал тебя какими-то нитями со "вселенной", лежащей подо льдом. Там шла своя жизнь, и черные тени мелькали среди позеленевших коряжин, словно среди щупалец осьминога.
Копошился рак, перекусывая клешнями трупик снулой рыбки. Блеснул бочок красноглазой сорожки, но тут открылась жадная пасть и сомкнулась, поднимая кверху череду пузырей. Прыснула стайка полосатых окуньков, охотясь загоном, и зачавкала жадно на мелководье нежными мальками-верховками.
Там, подо льдом, существовал другой мир, и ты к нему был причастен именно через упругий и азартный вскид пружинки с флажком. На леске бились матерые щуки, а потом сгибались и разгибались на сухом снегу в яростной мускульной силе, сахарясь инистой крошкой...
Я как-то и не заметил, что солнце остановилось над горизонтом, налилось красным и опало за резко очерченное мелколесье. Зарозовело вечернее небо, переходя из прозрачного в нежную зелень-синеву, в которой уже начали проступать бледные звезды. На снег легли длинные тени, запахло морозом и холодной липовой корой-лыком. Пора к ночлегу.
На льду мне ночевать не впервой, но рядом лес, а значит - будут дрова и теплая земля, если докопаться до нее в плотном снегу. Спать среди снежных стен и на еловом лапнике у костра - это не на льду, где снизу веет могильным холодом, а костер проваливается в полынью, выеденную огнем...
Едва я устроился уютно на охапке сучьев и лапника, нежась в тепле костра, достал заветную фляжку, чтобы погреться с устатку, как вдруг... через остров в сумерках перевалила темная фигура с поклажей на санях. Чуть ли не на развальнях деревенских, какие обычно лошади тянут. Странный поезд двинулся было в направлении моих жерлиц, но отвернул в сторону и остановился неподалеку.
Вскоре на льду уже стояла громадная, чуть ли не армейская, палатка, а над ней воздвиглась длинная труба. Из трубы заклубился ароматный дымок, идущий по слабому ветру ко мне. Палатка осветилась изнутри призрачным огнем, от которого на синем льду стало по-домашнему уютно. Все было сделано так слаженно и быстро, что я не поверил своим глазам: не привиделось ли? Но я ведь и к фляжке еще не притронулся...
Через какое-то время от палатки отделилась темная фигура и направилась к моему костру.
- Ну, здравствуй что ли, паря!.. - как-то по-вятски обратился ко мне незнакомец. Был он бородат и, как мне показалось, с безуминкой в блестящих глазах.
- Здравствуйте, - осторожно ответил я.
- Тут что ли сопли морозить собрался? Давай не дури, па-а-дем ко мне, а то скучно одному среди темени. Одичал я тут... Ляксей меня зовут, Ляксей Митрич, Ляшак...
- А почему Лешак?
- А я знаю? Зовут, и все...
В палатке Лешака познакомились поближе и располовинили фляжку, благо про запас и стеклянная в рюкзаке еще завалялась...
- А чего вы тут остановились, Алексей Дмитриевич? Можно было и на острове палатку разбить. Теплей на земле и устойчивей. Тут и печка провалиться может, - замечаю.
- Так я ж не бока греть собираюсь, Саня, а рыбачить. Это что? - дед отдернул кусок плотного брезента, и под ним открылись две лунки во льду.
- А кого ловить-то будете?
- Сейчас увидишь.
Алексей Дмитриевич достал грубый удильник для блеснения с большой открытой катушкой и толстенным металлическим кивком-сторожком, подмотанным попросту синей изолентой.
- Ты, паря, сам того не зная, расположился на рыбном месте. Борозда здесь, корыто. Может, ручей был до затопления. Сам-то поймал чего за день?..
- Щуки взял достаточно, и крупная есть.
- Вот и оно. А я здесь промыслю еще с перволедка, тютя.
- Почему "тютя"?
- Так тебе это баловство, а для меня работа. Жить-то надо. Как завод накрылся наш, так и обитаю здесь, по возрасту никуда уже не берут. За островами, на Заячьей, и молодые обретаются, токаря да фрезеровщики, ети... Вместо того чтобы у жены под теплым боком греться, здеся коки студят, простатит, туда его в коромысло! Ну, ладно об этом. Давай еще за знакомство...
Закусив, Алексей Дмитриевич насадил на крупную свинцовую мормышку мочку червей и опустил в лунку. На узкую и тоже тяжелую блесну-самоделку подсадил половинку ерша с хвостиком. И тоже отправил в лунку. Посмотрел на часы и подмигнул мне:
- Смотри...
Высунув язык, Алексей Дмитриевич макал удильником вниз, крутил по кругу, поддергивал и снова осаживал вниз обманку, видимо, создавая ей, тяжелой, муть на дне, стук и возню неповоротливую. Вдруг он коротко поддернул удильник кверху и начал кого-то вываживать. В черной лунке заплескало, показалась массивная черная голова с одним усом под нижней губой. Налим! И не маленький.
- А ты мямил: чего тут делать, чего тут делать ночью? - раскраснелся дед. - На, держи, - он сунул мне удильник. - А я пойду жерлицы ставить. Самое время, налим токи вышел, до полуночи ждем, а потом и на боковую можно. Пред рассветом повторим. И тогда иногда берет. А с утра, с самого ранья, судака будем ждать, а затем щуку. Чего тут делать, чего тут делать, - послышалось вроде бы ворчливое уже из-за палатки.
Но мы так и не спали до утра. Дразнили обманками мрачного налима, вываживали ледяных рыбин, обрезая поводки и снова привязывая, чтобы не копошиться в крепких налимьих глотках. Выходили в черную стынь к жерлицам, где, освещенные фонариком, трепетали флажки, и опять снимали налимов. Возвращались в уютное и вкусное тепло палатки, где трепетали на полотняных стенах блики от печки-буржуйки и оплывала свеча. Резали дольками лук-репку, мясистое в прожилках копченое сало и пили водку в ощущении теплого братства и волшебной ночи.
Ослепительно яркое и высокое звездное небо раскинулось безраздельно над маленьким светящимся островком-палаткой, где грелись две человеческих души, понимающие друг друга. И уже открылось мерцающее Параллелье в падающем свете полной Луны, вышедшей из-за кулис черных ельников и сосняков на коренном берегу.
С индевелым и румяным рассветом волшебство исчезло, но пришел день в ярких сполохах солнца, свежих ветрах и вскидах алых флажков. Замирало сердце и стучало в висках, а на леске яростно бились тяжелые щуки, проворачивая багор в застывшей ладони. И был еще один день щучьей охоты, один из многих, но оставшийся в памяти навсегда, как и эта налимья ночь.
Свежие комментарии