Леший, как и положено изначально, живет в лесу. Верней, в подлеске, что сразу за болотцем, где когда-то бывший колхоз и сельчане добывали торф. Первый - на удобрение, вторые - на обогрев, хотя в нашей области, богатой пусть и паршивым, но все-таки углем, вроде и не принято было топить печки торфом, понеже засору от него пропасть в дымоходе. Зовут Лешего Василием Ивановичем, а фамилия у него... впрочем, фамилия - это не суть важно. Земляки его, чудака, и так прекрасно знают. Без всякой, так сказать, фамилии...
Леший, как опять-таки и положено, старенький, при клочкастой бороденке, обширной плеши и четырех зубах. Трех сверху и одном на нижней десне, который, по его же собственному разумению, вот-вот вывалится...
Прибился Леший на самый краешек нашей с вами многострадальной губернии в незапамятные уже времена всеобщей и поголовной коллективизации сельского хозяйства. Пацаненком семилетним прибился. Гепеушный командир, руководивший конвоем и доставкой раскулаченных мироедов и прочих социально отрыгнутых элементов в дикие степи рядом с монгольской границей, глухой ночью выпустил Ваську из скотной теплушки и наказал бежать без оглядки в дремучие сорокалетовские леса (лесничество так называется: Сорокалетово - В.К.). На прощание гепеушник сунул Ваське за пазуху банку тушенки и краюху хлеба, прошептав ему на ухо: "Беги, малой, к волкам! Они не люди, авось не сожрут. А выживешь коли, может, и мою грешную душу помянешь, словечко когда за упокой замолвишь...".
Вот так! Помнит его Василий Иванович до сих пор. Родителей, оставшихся в теплушке и сгинувших бесследно, не помнит, а начальника не забыл. Имени не знает, а помнит! При случае то Господа попросит об устроении комфортных условий гепеушной душе, то главного лесовина. Мы-то, современные люди, нынче все больше в НЛО да виртуальных духов верим, а лесовинов, леших, кикимор считаем анахронизмами и бабкиными сказками; Василий же Иванович с лесным народцем на короткой ноге. Леший, одним словом...
Ежели совсем коротенько, биография Лешего такова: едва живого пацаненка нашел в ближайшем от околицы деревни сосняке бывший местный барин, оказавшийся после гражданской бойни "социально полезным" сельским доктором, избежавшим по данной причине участи остальных членов своей семьи, расстрелянных подчистую пьяницей и беспортошником Яшкой Пузырем, выдвинутым Советской властью на пост начальника уездной милиции. Доктор Николай Онисимович вылечил Ваську и оставил себе в помощниках при амбулатории. Кстати, будет здесь заметить, что со временем Николай Онисимович полюбил Ваську как родного сына.
Только вот недолго длилась данная светлая полоса в жизни Лешего. И причиной беды явился, как нетрудно догадаться, все тот же Яшка Пузырь. По весне одна тысяча девятьсот тридцать восьмого года от Рождества Христова заместитель начальника теперь уже областного управления НКВД генерал Пузырев Яков Силыч подхватил полновесный сифилис, как нынче говорят, в результате многочисленных случайных половых контактов, и был вынужден во избежание огласки и соответствующих оргвыводов по службе обратиться за исцелением к деревенскому доктору Николаю Онисимовичу. Как потомственный русский интеллигент Николай Онисимович считал ниже своего собственного достоинства помнить зло, а посему и вылечил Яшку. Да так удачно вылечил, что у генерала никаких последствий вовсе не оказалось. В благодарность Пузырь арестовал доктора, предъявив ему обвинение в контрреволюционной деятельности, и, понятное дело, пристрелил "при попытке к оказанию сопротивления и бегству".
Ваську, потенциального свидетеля генеральского кобелизма, от неминуемой смерти спас напоследок сам Николай Онисимович. В ночь перед расправой с ним доктор снарядил парня в дальнюю дорогу. Перед прощанием заплакал, Васька тоже размокретился, захлюпал носом. Да как тут не пустишь слезу; с единственной на всей земле родной душой приходилось расставаться. Ни до, ни после Леший никогда уже не плакал...
Конечно, Пузырь без особого напряга мог бы достать Ваську в любом захолустье необъятного Союза, но и тут "приблудному кулацкому огрызку" повезло. Его забрали в армию. Приспела вскорости советско-финская войнушка, и генерал отступился. Леший не только выжил, но и в числе немногих бойцов Ленинградского военного округа заслужил орден Красной Звезды. А вскорости приспела и Великая Отечественная. Кадровый военный, старшина-сверхсрочник Василий Иванович пришелся и тут как нельзя кстати. Из этой войны Леший вышел уже майором, кавалером семи боевых орденов и американской серебряной медали Свободы, полученной уже за Японию, после чего его срочно демобилизовали, понеже все-таки "без бумажки ты букашка", то бишь, неуч...
С Лешим я познакомился летом прошлого года. Случилось так, что я маленько заблукал в сорокалетовской глухомани. Шел на рыбалку к лесному озеру, где, как мне, хронически сдвинутому рыболову, все уши прожужжал мой любимый брат Сашка, водились трехкилограммовые караси. Шел-шел часа два и... потерялся! Короче, чкался я, чкался по первозданному бурелому, кочкарнику в низинках, продирался сквозь заросли дикого шиповника, вконец упарился и присел на поваленный ствол трухлявого дерева с намерением поразмышлять, каким же образом следует выбираться на свет Божий.
- Чего потерял-то здеся?
Подскакиваю, будто ужаленный, судорожно лапаю рукоятку охотничьего ножа на поясе, оборачиваюсь. Ох, етит твою в кочерыжку! Леший, как есть натуральный лешак!
Вот так мы с Василием Ивановичем и познакомились. Оказалось, блукал-то я, грешный, кругами, почти возле его избушки, служившей когда-то, попервам то есть, сторожкой при торфяных разработках. Привел меня Леший в свое жилье, накормил жареной с грибами картошкой, напоил ядреным квасом, настоянном на костянике, повеселился вволю над городскими самоуверенными выпендрежниками, и предложил переждать дневную маревную жару на топчанчике под навесом во дворе. Чему я, надо подчеркнуть, несказанно обрадовался, понеже изрядно вымотался как физически, так и душевно.
А вечерком, взбодрившись холодной окрошечкой с хреном, подались мы на тот пруд не пруд, озеро не озеро, где водились трехкилограммовые караси. Забегая вперед, скажу: братец мой почти не преувеличил, как это сплошь и рядом водится у рыболовов-любителей. Караси оказались и вправду с лапоть сорок восьмого размера. Красновато-золотистые, чешуя в десятирублевую монету, толстогубые (в такой губе крючок застревает основательно, и схода можно не опасаться). Откуда брат мой Сашка проведал о сих благословенных местах, для меня и поныне остается тайной.
Приглядевшись повнимательней (между поклевками), я обратил внимание на тот факт, что буйная травостоина вокруг пруда в общем-то нигде не примята рыбацкими сапожищами. И звериных тропинок к водопою не видать. К чему бы? Вода чистая, только ежели чуть-чуть по-колдовски темноватая, но в лесных водоемах она такой и быть должна...
- Василий Иванович, чегой-то место вроде как и не жилое? - задаю Лешему вопрос.
Он пожимает плечами, полуоборачивается ко мне и скупо шелестит:
- Яшку народ чурается...
Ого! Мгновенно мне становится не до рыбалки, ибо включается безусловный рефлекс профессионального любопытства, будь оно неладно!..
Во время войны Яков Силыч Пузырев не то где-то партизанил, не то в подпольщиках перебивался на оккупированной территории и по пьяни угодил к немцам в плен. И опять-таки то ли сбежал, то ли фашисты отпустили за ненадобностью, не признав в бестолковом алкоголике бывшего начальника и генерала милиции. Свои же признали и после освобождения области от супостата определили Яшку на нары в лагерь при золотых копях Крайнего Севера.
Освободился Пузырь по амнистии в пятьдесят третьем году вскоре после смерти вождя народов. Жена и сын от него отказались еще за десять лет до того, и Яшка прибился, так сказать, на родное пепелище. Яшка утонул в том самом лесном озере, где мы с Лешим пристроились порыбачить. А недавно Василию Ивановичу попала в руки книжечка, в которой к юбилею Победы перечислены его земляки, сломившие фашистов. Есть там и погибшие герои, и умершие от ран уже в мирное время. Есть и живущие пока еще ветераны. Есть там героический партизан и подпольщик Яков Силович Пузырев. И нет там пехотного майора, кавалера семи боевых орденов и американской медали Свободы Василия Ивановича, то бишь, Лешего. Не нашлось места в мемориальной книжечке. Такие вот дела!
P.S. Имена, фамилии, место действия мною, автором, изменены. Чего уж там ворошить прошлое, когда настоящее - зеркальное его отражение.
А карасей мы с Лешим настебали от души! Ровно столько, дабы у меня пупок не развязался от тяжести.
Владимир Кочерженко, Тульская обл.
Леший, как опять-таки и положено, старенький, при клочкастой бороденке, обширной плеши и четырех зубах. Трех сверху и одном на нижней десне, который, по его же собственному разумению, вот-вот вывалится...
Прибился Леший на самый краешек нашей с вами многострадальной губернии в незапамятные уже времена всеобщей и поголовной коллективизации сельского хозяйства. Пацаненком семилетним прибился. Гепеушный командир, руководивший конвоем и доставкой раскулаченных мироедов и прочих социально отрыгнутых элементов в дикие степи рядом с монгольской границей, глухой ночью выпустил Ваську из скотной теплушки и наказал бежать без оглядки в дремучие сорокалетовские леса (лесничество так называется: Сорокалетово - В.К.). На прощание гепеушник сунул Ваське за пазуху банку тушенки и краюху хлеба, прошептав ему на ухо: "Беги, малой, к волкам! Они не люди, авось не сожрут. А выживешь коли, может, и мою грешную душу помянешь, словечко когда за упокой замолвишь...".
Вот так! Помнит его Василий Иванович до сих пор. Родителей, оставшихся в теплушке и сгинувших бесследно, не помнит, а начальника не забыл. Имени не знает, а помнит! При случае то Господа попросит об устроении комфортных условий гепеушной душе, то главного лесовина. Мы-то, современные люди, нынче все больше в НЛО да виртуальных духов верим, а лесовинов, леших, кикимор считаем анахронизмами и бабкиными сказками; Василий же Иванович с лесным народцем на короткой ноге. Леший, одним словом...
Ежели совсем коротенько, биография Лешего такова: едва живого пацаненка нашел в ближайшем от околицы деревни сосняке бывший местный барин, оказавшийся после гражданской бойни "социально полезным" сельским доктором, избежавшим по данной причине участи остальных членов своей семьи, расстрелянных подчистую пьяницей и беспортошником Яшкой Пузырем, выдвинутым Советской властью на пост начальника уездной милиции. Доктор Николай Онисимович вылечил Ваську и оставил себе в помощниках при амбулатории. Кстати, будет здесь заметить, что со временем Николай Онисимович полюбил Ваську как родного сына.
Только вот недолго длилась данная светлая полоса в жизни Лешего. И причиной беды явился, как нетрудно догадаться, все тот же Яшка Пузырь. По весне одна тысяча девятьсот тридцать восьмого года от Рождества Христова заместитель начальника теперь уже областного управления НКВД генерал Пузырев Яков Силыч подхватил полновесный сифилис, как нынче говорят, в результате многочисленных случайных половых контактов, и был вынужден во избежание огласки и соответствующих оргвыводов по службе обратиться за исцелением к деревенскому доктору Николаю Онисимовичу. Как потомственный русский интеллигент Николай Онисимович считал ниже своего собственного достоинства помнить зло, а посему и вылечил Яшку. Да так удачно вылечил, что у генерала никаких последствий вовсе не оказалось. В благодарность Пузырь арестовал доктора, предъявив ему обвинение в контрреволюционной деятельности, и, понятное дело, пристрелил "при попытке к оказанию сопротивления и бегству".
Ваську, потенциального свидетеля генеральского кобелизма, от неминуемой смерти спас напоследок сам Николай Онисимович. В ночь перед расправой с ним доктор снарядил парня в дальнюю дорогу. Перед прощанием заплакал, Васька тоже размокретился, захлюпал носом. Да как тут не пустишь слезу; с единственной на всей земле родной душой приходилось расставаться. Ни до, ни после Леший никогда уже не плакал...
Конечно, Пузырь без особого напряга мог бы достать Ваську в любом захолустье необъятного Союза, но и тут "приблудному кулацкому огрызку" повезло. Его забрали в армию. Приспела вскорости советско-финская войнушка, и генерал отступился. Леший не только выжил, но и в числе немногих бойцов Ленинградского военного округа заслужил орден Красной Звезды. А вскорости приспела и Великая Отечественная. Кадровый военный, старшина-сверхсрочник Василий Иванович пришелся и тут как нельзя кстати. Из этой войны Леший вышел уже майором, кавалером семи боевых орденов и американской серебряной медали Свободы, полученной уже за Японию, после чего его срочно демобилизовали, понеже все-таки "без бумажки ты букашка", то бишь, неуч...
С Лешим я познакомился летом прошлого года. Случилось так, что я маленько заблукал в сорокалетовской глухомани. Шел на рыбалку к лесному озеру, где, как мне, хронически сдвинутому рыболову, все уши прожужжал мой любимый брат Сашка, водились трехкилограммовые караси. Шел-шел часа два и... потерялся! Короче, чкался я, чкался по первозданному бурелому, кочкарнику в низинках, продирался сквозь заросли дикого шиповника, вконец упарился и присел на поваленный ствол трухлявого дерева с намерением поразмышлять, каким же образом следует выбираться на свет Божий.
- Чего потерял-то здеся?
Подскакиваю, будто ужаленный, судорожно лапаю рукоятку охотничьего ножа на поясе, оборачиваюсь. Ох, етит твою в кочерыжку! Леший, как есть натуральный лешак!
Вот так мы с Василием Ивановичем и познакомились. Оказалось, блукал-то я, грешный, кругами, почти возле его избушки, служившей когда-то, попервам то есть, сторожкой при торфяных разработках. Привел меня Леший в свое жилье, накормил жареной с грибами картошкой, напоил ядреным квасом, настоянном на костянике, повеселился вволю над городскими самоуверенными выпендрежниками, и предложил переждать дневную маревную жару на топчанчике под навесом во дворе. Чему я, надо подчеркнуть, несказанно обрадовался, понеже изрядно вымотался как физически, так и душевно.
А вечерком, взбодрившись холодной окрошечкой с хреном, подались мы на тот пруд не пруд, озеро не озеро, где водились трехкилограммовые караси. Забегая вперед, скажу: братец мой почти не преувеличил, как это сплошь и рядом водится у рыболовов-любителей. Караси оказались и вправду с лапоть сорок восьмого размера. Красновато-золотистые, чешуя в десятирублевую монету, толстогубые (в такой губе крючок застревает основательно, и схода можно не опасаться). Откуда брат мой Сашка проведал о сих благословенных местах, для меня и поныне остается тайной.
Приглядевшись повнимательней (между поклевками), я обратил внимание на тот факт, что буйная травостоина вокруг пруда в общем-то нигде не примята рыбацкими сапожищами. И звериных тропинок к водопою не видать. К чему бы? Вода чистая, только ежели чуть-чуть по-колдовски темноватая, но в лесных водоемах она такой и быть должна...
- Василий Иванович, чегой-то место вроде как и не жилое? - задаю Лешему вопрос.
Он пожимает плечами, полуоборачивается ко мне и скупо шелестит:
- Яшку народ чурается...
Ого! Мгновенно мне становится не до рыбалки, ибо включается безусловный рефлекс профессионального любопытства, будь оно неладно!..
Во время войны Яков Силыч Пузырев не то где-то партизанил, не то в подпольщиках перебивался на оккупированной территории и по пьяни угодил к немцам в плен. И опять-таки то ли сбежал, то ли фашисты отпустили за ненадобностью, не признав в бестолковом алкоголике бывшего начальника и генерала милиции. Свои же признали и после освобождения области от супостата определили Яшку на нары в лагерь при золотых копях Крайнего Севера.
Освободился Пузырь по амнистии в пятьдесят третьем году вскоре после смерти вождя народов. Жена и сын от него отказались еще за десять лет до того, и Яшка прибился, так сказать, на родное пепелище. Яшка утонул в том самом лесном озере, где мы с Лешим пристроились порыбачить. А недавно Василию Ивановичу попала в руки книжечка, в которой к юбилею Победы перечислены его земляки, сломившие фашистов. Есть там и погибшие герои, и умершие от ран уже в мирное время. Есть и живущие пока еще ветераны. Есть там героический партизан и подпольщик Яков Силович Пузырев. И нет там пехотного майора, кавалера семи боевых орденов и американской медали Свободы Василия Ивановича, то бишь, Лешего. Не нашлось места в мемориальной книжечке. Такие вот дела!
P.S. Имена, фамилии, место действия мною, автором, изменены. Чего уж там ворошить прошлое, когда настоящее - зеркальное его отражение.
А карасей мы с Лешим настебали от души! Ровно столько, дабы у меня пупок не развязался от тяжести.
Владимир Кочерженко, Тульская обл.
Свежие комментарии