Василий Зиньков, г. Рязань
Потап как всегда сидел в плоскодонке посреди реки, на самом фарватере, по которому редко, но все же проходили катера, медленно и осторожно толкающие перед собой доверху груженые баржи. Иногда тащились баржи самоходные, ловко обходя мели и повороты, верно чувствуя капитаном наибольшую глубину. Незадолго до появления очередного судна из-за мыса, верная его спутница по рыбалке лайка Тора уже давала ему знать своим недовольным урчанием. Рыбак оглядывался, в сердцах матерился, сматывал удочки, цеплял на шнуры с прикормом пластиковые бутылки и давал дорогу «королям реки», как он их называл.
Александр Потапов, а по-деревенски Санек, или просто Потап, был на деревне фигурой неоднозначной. Рыбак «до мозга костей», по той же деревенской терминологии, пропадал на реке днями и ночами, не мысля своего существования без любимого занятия. Он и река были понятиями едиными, нерасторжимыми. Он просто сросся с Окой всей своей сущностью, стал ее неотделимой частью. И если по воле нелепого случая был бы вынужден оторваться от первопричинной сущности своего бытия, то это было бы сродни кесареву сечению, когда плод отделяют от чрева матери принудительным путем.
Сидя в лодке, плавно покачиваясь на легких волнах, Потап иногда ощущал себя, где-то глубоко внутри, что он есть овеществленная часть реки, как бы часть её сути, её ландшафта, берегов, удерживающих воды; её раскидистых поникших ветел, её утренних туманов, нежно укутывающих заспанную поверхность по утрам, её постоянного спутника ветра, часто заставляющего её волноваться, яркого солнца, согревающего её струящееся тело жаркими летними днями, её жесткого ледяного панциря студёной зимой.
Возраста Санек был неопределенно-среднего, где десяток лет можно было отмерить в любую сторону, то ли возле тридцати, то ли поблизости от сорока. Жил он с матерью в деревянном, старой постройки, но хорошо сохранившемся доме на высоком берегу реки.
В детстве, как и вся ребятня деревни, рос, ни о чем не задумываясь. Родители работали в местном совхозе, он же учился и закончил среднюю школу в соседнем селе. Летом с «пацанвой» пропадал на реке, помогая матери на огороде, когда нужно.
Одним словом, рос как все ребята, ничем особенным не отличаясь, и вспоминал впоследствие, что острой любви и привязанности к реке в юные годы не имел. Купались, загорали, ходили на рыбалку, и это было как-то естественно и обыденно, а вот после службы в армии, вернувшись в родные места, вышел Потап на бугор, под которым вековой лентой блестела на солнце река, в груди его что-то замерло, ворохнулось с трепетом и приворожило навечно. Юность прошла, наступала зрелость, и все виденное тысячи раз в одночасье стало иметь совершенно иную значимость.
Село стояло на высоченном бугре, река глубоко внизу выписывала витиеватые повороты, развороты. То резко уходя в одну сторону, то, как вздорная шалунья, прыгала в другую, то, сливаясь со своим старым руслом, то далеко в сторону отдаляясь от него. За рекой блюдцами синели округлые и продолговатые озера, густо поросшие зарослями кустарника, а между ними всеми цветами радуги пестрели заливные луга. Места, многозвучно и величаво воспетые великим русским поэтом Сергеем Есениным.
Потап просто оторопел от всего великолепия пространства, увиденного иными глазами словно впервые. Пелена детского восприятия Мира осталась за горизонтом детства. – Как же всего этого я раньше не замечал, – только и выдохнул он. Стоял наш герой на бугре, вбирал в себя пьянящие запахи разнотравья, приносимого озорным порывистым ветром с низовья, и готов был взлететь, широко распахнув руки, подобно ястребу, парившему над лугами в поиске зазевавшихся мелких пернатых. А разве может человек до конца знать, что хочет Душа его в этом Мире?
Перепробовав не одну рабочую должность в близлежащем районном центре, нигде подолгу не задерживаясь. Потап, после внезапной кончины отца, принял с матерью решение, что в тяжелые времена, когда страна стояла на распутье, выбирая вектор своего движения, лучше заниматься тем, что понятно с детства, остаться работать на земле в родном совхозе, да и мать под присмотром будет. Но планам его сбыться не пришлось, ибо протянув еще пару лет крепкое, когда -то, хозяйство разорилось в безвременье нового, нарождающегося строя, и Санек все свое свободное время стал пропадать на реке, пытаясь прокормиться с ее помощью, сдавая крупную рыбу торговкам на рынке в районном городке.
А пристрастил его к рыбалке сосед дядя Леня, на все руки мастер, охотник и рыбак с измальства, познавший водоемы всей округи и знавший про реку и каждое озерцо доподлинно все. Приметил старый рыбак неравнодушное отношение молодого своего соседа к рыбалке, взял с собой как-то на зорьке на перекат, дал ему нужную удочку, и таскали они все утро крупного подуста, что называется, вволю. С тех пор Санек и «зажегся», стал верным спутником его на рыбной ловле.
Дядя Леня обучил его немалым премудростям жизни рыб и их ловле.
– Учись, Санька, учись, пока я жив, кто тебе боле меня расскажет, нет таких людей в деревне. Реку, ее понимать надобно, у нее, ведь, свой расклад, а на озерах – свой. В разной воде живность по-разному живет. Сумеешь понимать, где рыба стоит и на что кормится, завсегда с уловом будешь, а если не осилишь науку, то не на всякой рыбалке тебе с рыбой быть, – говаривал он новоиспеченному рыбаку при удобном случае.
Больше десятка лет наш герой, при малейшей возможности, пропадал на рыбалке со старым рыбаком, впитывая и познавая тонкости рыболовного искусства. А когда ветерана не стало, Санек стал совершенствовать свои познания и умения, исходя уже из своей сметливости.
Дядя Леня оставил ему в наследство все свои снасти и лодку-плоскодонку, на которой Потап и коротал на реке утренние и вечерние зори. Он давно уже знал, что на клев рыбы влияет масса внешних факторов, учитывая которые можно было всегда скорректировать и снасти, и насадки, и прикорм.
Было у него любимое место, на фарватере реки, напротив болотистых зарослей ольхи, где он ловил лещей. Ему нравилось, еще затемно, тихо вставать, не мешая сонной жизни дома, брать приготовленные снасти и привычно спускаться с бугра к реке в сопровождении преданной Торы, постоянной спутницы, которую он стал брать с собой после кончины Леонида Григорьевича, ибо не мог на рыбалке находиться в одиночку.
Ока заманчиво курилась лёгкой утренней дымкой тумана, томно и вольготно распластавшись на ложе поймы, воды ее на омутах были темны и загадочны, как очи украинской дивчины. Спускаясь, как обычно, по проторенной тропе, Потап все любовался рекой, шел, не спуская глаз с нее. Она лежала в объятиях очертаний берегов, как обнаженная красавица, распластав свое водное тело в природной непринужденности. Воды ее, освещённые рассветом, зазывно манили, обещая награду за его необъяснимую преданность, знания, уважение и уверенность в ней.
– Ну, здравствуй, здравствуй, красава моя!– говорил Санек, подойдя к воде и, зачерпнув пригоршнями теплые струи ее. Пришел я. Не обидь нынче, поделись с преданным рыбаком запасами неисчислимыми. Мне, ты знаешь, много не надо, лишь бы прокормиться.
Встав на свое коронное место, Санек заякорился, опустил приготовленные пару пригруженных сеток с нехитрой прикормкой с обеих сторон лодки и наладил снасти. Лайка привычно сидела на носу суденышка, сторожко обозревая окрестности. С собакой на рыбалке было теплее. Ловил он на кольцовку. Движения его были верны и отработаны долгой практикой. Тихо журчала вода за кормой лодки, небо за высокими кустами правого берега уже высветилось от приближающихся лучей солнца; вот-вот они перельются через край почти черных очертаний буйной прибрежной растительности, и новый день засверкает всеми красками нарождающегося утра.
Опытный рыбак, наблюдая за тем, как наступал новый день, не упускал из виду и свои снасти. Не прошло и четверти часа, как сторожок одной из удочек мелко задрожал и резко пошел вниз, другого и не ожидалось, место было прикормлено. Потап привычно подсек и сразу понял, что на крючке особый размер рыбы, похоже, первым взял насадку со стола самый из самых. Снасти были надежны, движения выверены, рыба мощными толчками, но совершенно спокойно, поднималась на встречу с рыболовом.
– Давай, милый, давай. Нам главное – тебя ото дна оторвать, поднять и положить на быстрое течение, глотнешь немного окского воздуха и посмирней станешь, не впервой ведь, – тихо бормотал Санек, уверенно управляя процессом.
Он не обращал внимания на вторую удочку, кивок которой вовсю сигналил о поклевке, все его помыслы были с явным рекордсменом из всего того, чем делилась с ним река в этом месте. Снасть в руках наполнялась звоном. Удержу ли, – вертелось в голове. Ну, даст-то Бог, леска на поводках надежная, поборемся.
Это был не лещ, а золотой поднос турецкого султана. – Мать моя, да неужели в Оке такие водятся, – только и сумел пробормотать рыбак. Лещ вальяжно и царственно появился на поверхности, повернул к рыбаку вначале один свой золотой бок, немного погодя заблестел и второй сквозь рассекающие, его головой, струи окской воды, лукаво взглянул на Потапа, как бы говоря: –А хватит у тебя силенок, чтобы взять такого, ведь я многое видел на своем веку.
– В чешуе как жар горя... – вызвездило вдруг в голове Санька школьное пушкинское стихосложение, но рыба, не давая вспомнить продолжение стиха, также царственно пошла вниз. Лещ уходил, явно не собираясь возвращаться. Несколько раз пытался рыбак приостановить его ход, но звенящая тетива поводка пугала, и он давал ему свободу. Не выдержит поводок на узле, не выдержит. А, хорош, ей Богу! Ох, хорош! Да, что же делать-то, мать моя родная?
Свежие комментарии