Второй день я гостил у родителей. Вот уже у меня своя семья, и дети скоро догонят в росте, а для матери я так и остался ребенком-несмышленышем. Когда я, уставший от маминых пирогов, опеки родительской, папиных тостов и звонких "чоканий", вдруг выглянул в окошко и увидел прозрачное небо в розовой дымке, инистые верхушки елей в близком лесу, то сладкая тоска вдруг поманила в туманное Зазеркалье-Заозерье.
..Сходил в подвал, где стояла сорокалитровая фляга из-под молока. В ней жили караси. Их мы поймали еще осенью в маленьком прудике неподалеку от дома отца, в поселке. Карасиков-карликов мы попросту доставали в пучках травы и тины сетчатым черпаком для мойки мотыля. Потом на берегу разбирали перепутанные водоросли и ядовито-зеленые мотки тины, где нет-нет, да и блеснет плотненький бочок белого карася-крепыша. Карасики жили неторопливой своей жизнью до самого первого льда, а потом служили живцами для шустрой по-осеннему щучки. Да так и прожили больше половины зимы.
В начале зимнего сезона нередко трудней поймать живцов для жерлиц, чем саму щуку. Та же история случается иногда и весной. Видимо, пьяная от морозистого трещащего подледья, пост-осеннего жора, азарта и обилия квелых рыбешок, с "зевотой" залегающих в зимовальные ямы, она, щука-огненноглазая, выбивала или загоняла в преющую траву всю "бель", юрких окуньков и даже выбивала сопливых ершей-колючек, обнаглевших от безнаказанности. Ближе к весне мелкие рыбешки, очевидно, начинали перемещаться к устьям рек и ручьев, к свежей воде и меняли свои постоянные места. И опять живца поймать иногда было труднее, чем саму щуку. Караси были очень кстати. Удивившись, наверное, поначалу, щука все же не могла удержаться от веселой злости хищника и бросалась на маленьких серебряных пришельцев, юрко шныряющих на тройниках и двойниках жерлиц.
Но каждый раз сталкивался я со странным законом-заморочкой: рыбки, прожившие дома хоть с неделю, пусть и в закрытой бадье, потом насаживались на крючок с какой-то тоской и виноватостью, словно предавал я друга - кошку или собаку.
Однажды, я взял с собой в довесок к карасикам юркого вьюна, довольно долго жившего у меня в банке из под огурцов-закуски. Вьюн служил мне барометром. Перед сменой погоды он начинал колесом крутиться в банке, и его предсказания были всегда точны, по крайней мере - точнее прогнозов гидрометцентра. И вот, привезя его, вьюна, на первый лед, я так и не решился насадить предсказателя погоды и, кажется, друга на крючок жерлицы. Вспомнил, что эта тварь хладнокровная на полном серьезе уже начала узнавать меня. Временами, мне казалось, что вьюн ластится ко мне и пытается заигрывать, выделывая в стеклянной банке совсем уж немыслимые кульбиты. Не выдержав угрызений совести и плюнув на страшнейшую нехватку живцов, я отпустил вьюна с миром...
Что-то подобное было, когда я однажды вдруг увидел на руках у мрачной баушки "Бабы-Яги" печального белого кролика, продаваемого то ли в развод, то ли на мясо. Сердце словно сжало. Но немного погодя, на охоте, добивал раненого русака, не минуты не сомневаясь в правильности своих действий и не испытывая никакой жалости. Были только горячащий кровь азарт первобытного охотника-добытчика и ярость борьбы с хитрым и сильным зверем, пусть и зайцем. Этот банальный закон, тем не менее, действует.
И вот теперь, в гостях у мамы, потолстевший за два дня от пирогов и уставший от безделья, я принял решение - на рыбалку! Позвонил в город старому товарищу:
- Андрей, чем занят?
- А-а, диван давлю да подушку, тоска. Телик, наверное, сегодня же в окошко бы выкинул, да жена потом загрызет. Все свой "Дом-два" смотрит, лучше пожрать бы сготовила!..
- Приезжай, бродяга, на озеро. Только захвати с собой что-нибудь, тут в сельмаге только пиво, а в шинках вискарь самопальный на чаю да техническом спирте.
- Саня, я пулей!
- Жду...
К озеру подошел уже на закате. На дальней противоположной стороне муравьями виднелись скучившиеся рыболовы. "Не один..." Досада бирюка-одиночки нахлынула, но тут же ушла. "Озеро большое, всем места хватит". Пока добирался до уловистых своих мест, зарослей сухого камыша, солнце скатилось еще ниже, а рыбаки потянулись цепочкой к тропинке, домой, видимо. "Вот и ладно, можно будет и отдохнуть без суеты".
Сел за камышами у пробуренной торопливо лунки. Соскучился по рыбалке. "Тук!" - сразу же ударило по кивку. Из лунки с плеском вылетел ощетинившийся окунек-горбунок и заплясал на льду, едва подернутом свежим снежком и сахаристым инеем. "Тук-тук!" - задробило часто и весело. Сразу два окунька сели на желтую мормышку-глазок и крючок, подвязанный выше. Взявший на мормышку был крупнее и светлее верхнего. Он согнулся на льду в изумленном напряжении, затем, опомнившись, сильно извернулся и сухо зашлепал алым хвостом по инистой крошке, брызжущей закатным солнцем. В пронзительных выпуклых глаза рыбы остановилось небо.
Надергав десятка два окунишек, я пошел ставить жерлицы. А тут и точка живая зачернела в дальнем конце озера. Товарищ спешил ко мне, и от этого потеплело на душе.
Андрей быстро приближался и еще издали уже начал ворчать:
- Подожди меня, всю рыбу выловишь, хапуга!..
- Оставлю пару хвостов для отчета. А то жена опять предъявит гамбургский счет по поводу левых походов к теплой лунке...
- Сало свое фирменное нарезай, водка киснет и в животе Витас воет !
- Иди-иди.
Приняли по огненной сотке, захрустели вдогонку лучком и моим самодельным шпиком, остро пахнущим чесноком и густо обваленным в красном перце чили.
Только решили, что "между первой и второй...", как ближняя жерлица, поставленная самой первой, дернулась в отдаче от вскида флажка и зашелестела быстро раскручиваемой катушкой. "Самострел?" - не верится мне, ведь только поставил, да и время уже позднее для щучьего выхода. Нет, грузило уже давно достигло дна, и катушка должна была остановиться. Но леска на наших глазах быстро уходила в лунку.
Тихо-тихо мы крадемся к жерлице. Озеро неглубокое. Не спугнуть бы. Берусь за леску, и сразу следует сильный ответный рывок. Рука машинально делает подсечку. Есть! Рвется на леске несогласная и упрямая тяжесть. Рвется и душа из груди, отовсюду, где только держатся эти пресловутые два-три грамма неведомой сущности-субстанции, называемой душой человеческой, взвешенной уже пронырливыми яйцеголовыми.
И вот уже на льду разгибается яростно и вновь становится тугим кольцом желтобрюхая, свирепоглазая щучища с алыми, как у сороги, плавниками! Не может быть! Где-то вроде бы не верится, а в подтверждение реальности бьется на льду необыкновенное чудо, а для кого-то просто - рыба, годная в пищу.
Не успев опомниться от удачи поимки рыбины, я замираю уже от ужаса. Мне кажется, что Андрей стал многолик и многорук, как Шива... Еще мне показалось, что рядом завизжал бензобур. Андрей был везде. Он появлялся неожиданно, кажется, со всех сторон, и лед уже напоминал теперь поле брани, густо пробитое картечью, или невиданный по размерам дуршлаг в дырках-лунках. Но... щука не брала.
Пришла ночь. Пора на ночлег.
Зайдя в темную землянку, я в первую очередь пытаюсь нащупать печку. Лишь бы она была на месте, тогда будет и тепло и уютно в жилище, когда-то построенном мною и отцом. Рука задевает что-то металлическое. Вроде, на месте. Собрав дров почти на ощупь, зажигаем в землянке свечу и обнаруживаем. Печки не было. В нынешнее время, когда человеческие законы, кажется, начинают устаревать, это не было чем-то необычным. Но нам от этого не легче. Тем более что мороз крепчал до треска в мерзлом лесу.
Пришлось сооружать небольшой костерок на металлическом щите и топить землянку по-черному. Но было дымно и чуть теплее, чем на улице. Согревшись изнутри и завернувшись кто во что, пытаемся задремать.
Утром мороз выгоняет нас из землянки, и мы бежим греться в лес. Там разводим костер-пожарище из смолевых скрученных пеньков и наслаждаемся вкусным теплом. А там и жерлицы заиграли вместе с молодым солнышком. И был звонкий день, алеющие флажки на инистом льду, и были щуки желтоглазые пятнистые, и было рыбацкое братство, непонятное сухим прагматикам! И было простое счастье в неяркой заре посреди соснового бора, пахнущего живицей и пронзительной морозной свежестью!
Александр Токарев, г. Йошкар-Ола
Свежие комментарии